Эту историю мне рассказала бабушка Анна Еремеевна, когда я был ещё ребёнком. С тех пор прошло уже много времени. И, как говорят в таких случаях, немало воды утекло, но рассказанные ею события не только не стёрлись из моей памяти, но стали для меня ещё более яркими и близкими.
Начну с небольшого предисловия. Родилась моя бабушка в 1904 году на реке Кама. В многодетной семье она была вторым ребёнком из шести. Глава семьи — мой прадед Еремей — служил в ту пору в речном пароходстве начальником баржи. В период навигации он ходил по Волге и по Каме. На барже вместе с ним в течение всего сезона жила и вся его семья, за исключением старшего сына, который уже был на своих хлебах и работал на берегу. Вот как говаривала моя бабушка о таком житье-бытье: „Мы сроду — пароходские, и век — с багажом“. Такая поговорка, наверное, более понятна и близка тем людям, жизнь и работа которых непосредственно были связаны с рекой, в том числе и с великой русской Волгой, и такой же дорогой моему сердцу Камой, на которой родилась и выросла моя мама, Галина Анатольевна Бубнова. Но это было позже.
Год за годом шло время, одна навигация сменяла другую. Во время плавания постоянно менялся обозреваемый пейзаж перед глазами, но сами берега и вода в реках оставались почти прежними. Текла, как река, мирная жизнь моих предков, подрастали их дети. Прадед, как начальник баржи, получал по тем временам вполне приличное жалованье, которого хватало на всё большое семейство: на питание и хорошую добротную одежду, на будни и на праздники. А при разумном ведении домашнего хозяйства и на чёрный день можно было что-то отложить. Как говорила бабушка: „Богатыми мы не были, но и нужды, слава Богу, не знали. Отец с матерью старались ни в чём не отказывать детям: ни маленьким, ни тем, кто постарше“. И когда бабушка, спустя годы, вспоминала о том, какая пища подавалась обычно на стол, то наряду с обыкновенной и простой едой перечислялись вполне деликатесные блюда. Например, уха из стерляди, балык из осетра, паюсная и красная икра, а также сёмга, которую я, в свою очередь, впервые попробовал, находясь уже в довольно зрелом возрасте. Астраханскую воблу, по её словам, покупали тогда целыми кулями, а помидоры — сотнями. От её воспоминаний во рту появлялись слюни и острое желание отведать что-нибудь из перечисленного.
Кстати, начальником баржи мой прадед стал не сразу. Поначалу, лет с пятнадцати, он работал простым грузчиком. Грузил и разгружал различные речные суда, в основном, баржи. Пароходы и буксирные катера по нашим рекам тогда ещё не ходили. И механизации для погрузки и выгрузки речных, да и морских судов в те времена практически не было. Для этих целей, как правило, использовалась мужская физическая сила. Мой прадед от природы был очень крепким человеком. По словам бабушки, он был среднего роста, широкоплечий, коренастый мужчина, довольно широкий в кости. Его запястье можно было обхватить только двумя мужскими руками. И силушки ему было не занимать. Бывало, таскал на своей спине мешки весом по десять-двенадцать пудов, а на спор мог и больше. Главное, чтобы мостки и трап не подвели, а остальное — не помеха. Об участии прадеда в драках, кулачных боях и речи быть не могло. Зная его силёнку, его мать, моя прапрабабушка, частенько напоминала ему: „Ереме-юшка, у тебя рука-то тяжёлая, ненароком, слегка размахнувшись, своей ладошкой и зашибить можешь“. Ко всему этому, прадед имел добрый и покладистый характер и, как в таких случаях говорят, свою силу использовал исключительно в мирных целях. Но об одном забавном эпизоде бабушка всё же мне рассказала.
Как-то раз мой прадед и его старший брат что-то не поделили или просто поспорили. В общем, пошли друг на друга. Но были быстро остановлены матерью. Она сыпанула им обоим муки в глаза, и короткая ссора закончилась обоюдным смехом.
Еремей был очень добрым и степенным человеком, которого искренне уважали и подчинённые, и руководство. Даже в самых сложных ситуациях прадед умел сохранять высокую выдержку и спокойствие. И подтверждением этому может послужить один эпизод, свидетелем которого стала моя бабушка.
Шёл грозный 1918 год. По всей стране Советов катилась гражданская война. Не обошла она и наше родное Поволжье. С началом военных событий резко изменился характер перевозимых грузов. В мирное время на баржи грузили зерно, соль, лес, рыбу, овощи, арбузы, дыни и многое другое. Теперь же переправляли грузы, в основном, военного назначения. Помимо этого, баржу часто использовали для транспортировки личного состава противоборствующих армий. На борт судна принимали раненых и больных. Их в ту суровую пору было немало, и жизнь некоторых обрывалась ещё в пути.
Хмурым сентябрьским утром у причала одного из поволжских городов стояла баржа, на которую были погружены боевая техника, боеприпасы и продовольствие. Все ещё спали, за исключением вахтенного, который по службе обязан был бодрствовать и обеспечивать порядок на судне. Отплытие планировалось не раньше, чем через два-три дня. Но внезапно сон был мгновенно нарушен. На окраине городка раздались первоначально одиночные, редкие выстрелы, которые вскоре переросли в беспорядочную пальбу.
Через некоторое время возле причала появилось множество повозок с ранеными, многие из них стонали. Медперсонал, как мог, оказывал им посильную помощь. Тут же прошёл слух, что красные прорвали фронт и быстро продвигаются. Возникла угроза окружения и захвата военного гарнизона. Одна из воинских частей, не без помощи подполья, перешла на сторону красных и попыталась разоружить остальные подразделения. Начальник гарнизона отдал приказ о восстановлении порядка, прекращении паники и срочной эвакуации пострадавших, которых грузили прямо на палубу. Вскоре, помимо носилок с ранеными, на борту появилось несколько крытых повозок с красными крестами.
Еремей получил распоряжение срочно отплывать. На баржу поднялась группа белогвардейских офицеров. Среди них выделялся довольно пожилой, с хорошей осанкой и сохранившейся военной выправкой, седоватый, с аккуратно подстриженными бородкой и усами. Все обращались к нему со словами: „Ваше высокоблагородие“.
По команде мой прадед отдал распоряжения, чтобы готовили баржу к срочному отплытию. Оставалось встать на буксир и отдать швартовые. Находясь на верхней палубе, он наблюдал, как заканчивается погрузка, и команда выполняет свои обязанности. На душе было неспокойно. То, что происходило сейчас, и то, что творилось по всей стране, вселяло тревогу и озабоченность. В кровавой и страшной суматохе дней было очень трудно разобраться в том, кто прав, а кто виноват. Наверное, виноватыми были обе стороны. Возникал второй вопрос: „Какая всё-таки больше?“. Невольно приходил ответ, что больше всё-таки виновата та, которая до этого обладала реальной властью, а распорядиться ею в полной мере и предотвратить случившееся не смогла, не успела или просто не захотела. А может быть, были на то какие-то другие причины?
Так или иначе, но прадеда уважали и те, кто с ним работал, то есть находился в его подчинении (часть из них высказывалась в пользу новой власти), и те, которым подчинялся он сам: руководители пароходства, хозяева судов и так далее. Лично к ним у прадеда не было никаких претензий, и он продолжал делать своё дело.
Наблюдая за всем происходящим, он увидел катер, который выполнял манёвр, чтобы взять на буксир его баржу. Взгляд прадеда прошёлся по её левому борту. Правым она была пришвартована к причалу. Вдруг Еремей заметил, что носовой якорь по левому борту опущен, а рукоятка лебёдки, с помощью которой наматывается цепь, спускается и поднимается якорь, находится в каком-то необычном положении. Этого не должно быть. Баржа стоит у причала, пришвартована, а команду на спуск якоря он не отдавал. Сразу промелькнула мысль о возможной диверсии. Ведь состав команды за последние месяцы менялся многократно, и люди были разные, сочувствовали и тем и другим, нередко меняли своё предпочтение на противоположное.
Времени на выяснение причин не было. Прадед отдал команду поднять носовой якорь. Матрос попытался прокрутить рукоятку лебёдки. Но её заклинило. Времени на ремонт не оставалось. Замешательство команды баржи не ускользнуло от группы офицеров, которые очень пристально наблюдали за всем происходящим. Стрельба в городе усилилась. Стали слышны орудийные выстрелы. Фронт стремительно приближался. От группы стоявших на палубе, офицеров отделился один и быстрыми шагами направился к начальнику баржи. Вид у офицера был очень суровый. Судя по всему, он был порученцем или заместителем у „Вашего высокоблагородия“.
— Диверсию организовал! — заорал он на Еремея. — Даю тебе пять минут. И если твоё корыто не отчалит от берега, порешу тебя и весь твой выводок!
Прабабушка со всеми детьми стояла за широкой спиной своего мужа. Старшие сразу же заревели. Глядя на них и полностью не понимая, что происходит, завопили и младшенькие. Прадед оставался внешне спокойным, только лицо его несколько побледнело. Он не стал оправдываться перед офицером, который уже расстегнул свою кобуру, а только сказал: „Причина техническая. Такое и раньше бывало“. Не спеша, он снял с себя пиджак, из верхнего кармана которого выглядывала серебряная цепочка карманных часов, подаренных ему за хорошую работу, и аккуратно передал его своей жене. Расстегнул ворот рубахи, плюнул по одному разу, как водилось, на свои мозолистые ладони, снял с пожарного щита специальный топор, подошёл к лебёдке, на которой оставалось ещё несколько витков толстой якорной цепи, и одним махом перерубил её. Отрубленный конец якорной цепи чиркнул со специфическим звуком о борт баржи и плюхнулся в мутную от поднятого песка воду.
Через пять минут баржа была взята подошедшим катером на буксир и стала медленно отходить от причала. Потом буксирный катер набрал ход, и вскоре причал, а вместе с ним и город, пропали из виду. „Его высокоблагородие“ лично пожал прадеду руку, сказал, что восхищён его силой и приказал денщику подать прадеду стакан водки. Баржа на буксире тем временем вышла на большую воду матушки Волги. Жизнь продолжалась.
Источник — газета „Воложка“, Сергей Бубнов.
